Даже когда Запад вмешивался и возглавлял местные администрации, как в Косове и на Гаити, не поддающиеся урегулированию культурные и исторические факторы могли препятствовать установлению стабильности. В последний день XX столетия, через полгода после того, как президент Билл Клинтон и британский премьер-министр Тони Блэр объявили о победе в Косове, Бернар Кушнер, глава переходной администрации ООН в этом регионе, сказал, что этническое примирение между сербами – православными христианами и албанцами-мусульманами остается далекой целью. «Нельзя за несколько недель или месяцев изменить души и ментальность людей после многовековой ненависти и борьбы. Это невозможно» [7].
Но не только этническое примирение и победу либеральной демократии нельзя считать само собой разумеющимися. Это же относится и к нынешней системе государств-наций. Постколониальная эпоха пока еще на ранней стадии разрушения. Остатки европейских империй в Африке и на Азиатском субконтиненте до сих пор представляют собой относительно стабильное территориальное деление. Только в маргинальных регионах, таких как Сомали и Сьерра-Леоне, эта система рухнула. В следующем десятилетии она может развалиться в более крупных, более густонаселенных и более урбанизированных государствах, таких как Нигерия и Пакистан, где интервенционные сценарии могут оказаться особенно проблематичными.
Резкий рост городов в последние десятилетия усилил возможность того, что в новом веке гигантские метроплексы со своими собственными прилегающими территориями и лояльным населением затмят по политической значимости государства. Соединенные Штаты быстро превращаются в конгломерат мирно конкурирующих между собой городов-государств. 85 % населения Аризоны живут в большом «городском коридоре» Тусон – Финикс. По некоторым оценкам, к 2050 г. их число достигнет 98 % [8]. Тихоокеанский северо-запад становится единым урбанистическим пространством вдоль федеральной автострады № 5, или, как ее называют местные, Главной улицы I-5, протянувшейся от Юджина в штате Орегон до Ванкувера в Британской Колумбии, практически игнорируя государственную границу между США и Канадой. За океаном значительное количество возникающих городов-государств – Сан-Паулу, Богота, Москва, Киев, Баку, Куньмин на юге Китая, – окруженных слабыми и анархичными регионами, рискуют оказаться под контролем корпоративной и военной олигархии, где-то просвещенной, где-то криминализованной. В таких высокотехнологичных, неосредневековых княжествах выборы можно будет покупать, а политику будут определять силовые структуры и службы безопасности, причем в гораздо большей степени и более искусно, чем ныне.
В самых богатых частях света, где существует верховенство права, совершенно неясно, понадобится ли правительство таким появляющимся политическим объектам: некоторые могут сохраниться в виде подвижных органов исполнительной власти, обеспечивающих самые необходимые услуги, в то время как постоянно усиливающиеся глобальные институты возьмут на себя остальные бюрократические обязанности.
Города всегда существовали между добром и злом, между роскошью и нищетой, творчеством и террором, новыми идеями и гаджетами. Такие места надо скорее чувствовать, нежели судить. Представьте массы народа, населяющие эти богатые города-государства: они счастливы в своих бетонных ульях, живут кино, телевидением и интернетом, перетекают от одного безумства к другому и до такой степени обработаны чужими мнениями через всеохватную сеть электронных медиа, что их индивидуальность подвергается опасности, даже если они громко заявляют об обратном [9].
Только исламские массы в нашу эпоху серьезно сомневаются в нравственном статусе городов. Исламский фундаментализм оказывает моральную и психологическую поддержку миллионам крестьян, которые переселяются в ближневосточные, южноазиатские и индонезийские города, где в нищих трущобах под угрозой оказываются их ценности, а системы водоснабжения и прочие элементарные удобства отсутствуют. Здесь, пока наши элиты болтают о либерализме, как ранее – о марксизме, зарождается новая классовая борьба, связанная с религией и напряженностью городской жизни третьего мира.
XX в. стал последним в истории, когда человечество в большинстве своем было сельским [10]. Полем боя в будущем станут чрезвычайно сложные городские территории. Если американские солдаты не смогут сражаться и побеждать в ближнем бою, наш статус как сверхдержавы окажется под вопросом.
Индустриальная революция имела дело с масштабом: огромные фабричные комплексы, небоскребы, сеть железных дорог способствовали концентрации власти в руках правителей огромных территорий, не только ответственных лидеров, таких как Бисмарк и Дизраэли, но и таких как Гитлер и Сталин, интенсифицируя их злодеяния. Однако постиндустриальная революция снабжает любого сотовым телефоном и мешком взрывчатки. Военное превосходство Америки гарантирует, что новые противники такого рода не будут сражаться в соответствии с нашими представлениями о чести: они будут наносить удары внезапно, асимметрично, по самым уязвимым точкам, как часто поступали и в прошлом.
Асимметрия придает силу террористам и киберпреступникам, поскольку такого рода противники действуют вне принятых международных норм и системы ценностей на том уровне, где жестокость и злодеяния – легитимный способ ведения войны [11]. Гигантские размеры американских демократических институтов делают военное планирование и приобретение оружия процессом весьма обременительным и подотчетным общественности. У наших будущих противников таких ограничений не будет. Их действия будут быстрыми и простыми, не оставляющими письменных следов и недоступными общественному наблюдению. Это станет их преимуществом. Глупые диктаторы типа Саддама Хусейна, ведущие с нами войну с применением обычных видов оружия, – историческая редкость: более вероятно возникновение химической или биологической версии Перл-Харбора.
Биологическое оружие станет все более доступно для террористических группировок. Даже если такое оружие должно оставаться в руках государств, дипломатии может оказаться недостаточно, чтобы нейтрализовать его, поскольку оно – часть продолжающейся, неудержимой биотехнологической революции. На самом деле ускорение развития технологий в генетике, биологии, химии, оптике и кибернетике предоставляет огромные новые возможности для неконтролируемого вооружения.
Надо принимать во внимание и то, что мы сейчас на грани нового расширения исследования космоса и использования спутников. По некоторым оценкам, к 2025 г. 20 % всей экономики США так или иначе будут связаны с космическими разработками, и программисты, инженеры, высококвалифицированные специалисты потянутся к нам со всего света (преимущественно с Индийского субконтинента), чтобы развивать и осваивать новые технологии для мультинациональных корпораций, базирующихся в США [12]. Распространение такой силы по частным советам директоров может породить новые злодеяния, пока еще не имеющие названия. Вспомните, что слова «фашизм», «тоталитаризм» и «нацизм» не имели широкого распространения до третьего – четвертого десятилетия прошлого века.
К тому же технологии могут сами по себе усиливать мощь государств, и об этом надо думать, учитывая опыт последних ста лет. Например, государство, не признающее международных норм, может использовать новые технологии для ведения необъявленной войны против Соединенных Штатов через стратегическое использование террористических и криминальных группировок и в то же время манипулировать могущественными международными СМИ для сокрытия своих намерений.
Разумеется, новые технологии несут и массу полезных разработок, но это еще один повод для военных и гражданских лидеров США проявлять осторожность. Научный оптимизм в начале XX в. оставил европейцев неподготовленными к бедствиям, которые позже свалились на их головы. Новые устройства, как всегда, предоставят новые возможности для человеческих злодеяний. В отличие от меча или топора, которые действуют как продолжение человеческой руки, машина не имеет никакого отношения к телу. Тем самым нарушается эмоциональная связь между актом насилия и исполнителем насилия, что в огромной степени расширяет масштаб деперсонализированного зла. Вспомните автоматическую винтовку: это механизм, преобразующий тепловую энергию в кинетическую. Это еще один урок XX в.: связь – когда мы теряем бдительность – между технологическим ускорением и варварством.